***
Клочок земли под синим небом.
Не приторный и чистый воздух.
И на губах, как крошки хлеба,
глаза небес: огни и звёзды.

Прижмусь спиной к стене сарая.
Ни звука праздного, ни тени.
Земля - она всегда родная,
чем меньше значишь, тем роднее.

Пусть здесь меня и похоронят,
где я обрёл на время радость.
С сырым безмолвьем перегноя
нам вместе проще будет сладить,

чтоб, возвернувшись в эту небыль,
промолвить, раздувая ноздри:
"Клочок земли под синим небом.
Не приторный и чистый воздух". июль 1993г.

***
Облака пока не побледнели,
как низкопробное сукно.
Сидя на своей постели,
смотрел в окно.
Была луна белее лилий,
на ней ветвей кривые шрамы,
как продолженье чётких линий
оконной рамы.
Потом и жутко, и забавно,
когда, раскрасив красным небо,
восход вздымался плавно...плавно
и смело.
А изнутри, сначала тихо,
потом - разросшись громыханьем,
наружу выползало Лихо,
опережая покаянье.
"Ещё луны чуть-чуть!" - развоюсь,
встану, сверкну, как гроза, и...
Не надо, вдруг ещё небо размою
своими слезами.

***
Разве только ангел на четыре слова
спустится с небес.
Я, со стуком в двери спутав стук больного,
выхожу в подъезд.

И дитя осенней старой и печальной
кинутой звезды
допивает что-то из груди стеклянной,
но глаза чисты.

"Здесь бывал такой-то", Лена любит Любу",
"Некто Цой всегда...",
только ночью вижу тех, кто здесь не будет
больше никогда.

Отворить почтовый и, сухие листья
высыпав, закрыть.
Знаю, что правдивей и безмолвней писем
мне не получить.

Потому что можно не читать и вовсе
не писать ответ.
Только я подумал - появились гости
первый раз за...лет.

Вот и слышу, где-то музыка играет,
тыщу лет играй.
"Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая,
здравствуй и прощай". май 1994г.

Фонарь над кустами.

Ты помнишь тёмную аллею,
где мы на лавочке сидели,
о чём - не помню - говоря?
Фонарь глядел на нас печально-
он бледен был необычайно
тогда, в начале сентября.

Кусты заламывали кисти.
Как слёзы, осыпались листья.
Какая снилась им беда?
Быть может, то, что станет с нами,
во сне осознано кустами
ещё осенними тогда.

Коль так, то бремя нашей боли
мы им отдали поневоле,
мой ангел милый, так давно,
что улыбнись - твоя улыбка
в печаль ударится, как рыбка-
в аквариумное стекло.

И собирайся поскорее
туда, на тёмную аллею-
ходьбы туда всего лишь час-
быть с теми, кто за нас рыдает,
кто понимает, помнит, знает,
ждёт. И тревожится за нас. окт. 1994г.

Трубач и осень.

Полы шляпы висели, как уши слона.
А на небе горела луна.
На причале трубач нам с тобою играл-
словно хобот, трубу поднимал.
Я сказал: посмотри, как он низко берёт,
и из музыки город встаёт.
Арки, лестницы. лица, дома и мосты-
неужели не чувствуешь ты?

Ты сказала: я чувствую город в груди-
арки, люди, дома и дожди.
Ты сказала: как только он кончит играть,
всё исчезнет, исчезнет опять.
О, скажи мне, зачем я его не держал,
не просил, чтоб он дальше играл?
И трубач удалялся - печален, как слон.
Мы стояли у пасмурных волн.

И висели всю ночь напролёт фонари.
Говори же со мной, говори.
Но настало туманное утро, и вдруг-
всё бесформенным стало вокруг-
арки, лестницы, лица, дома и мосты.
И дожди, и речные цветы.
Это таял наш город и тёк по рукам-
навсегда, навсегда - по щекам. сент. 1994г. С.-Петербург

***
Чёрный ангел на белом снегу-
мрачным магом уменьшенный в сто.
Смерть - печальна,а жить - не могу.
В бледном парке не ходит никто.
В бледном парке всегда тишина,
да сосна - как чужая - стоит.
Прислонись к ней, отведай вина,
что в кармане - у сердца - лежит.
Я припомнил бы - было бы что,
то - унизит, а это - убьёт.
Слишком холодно в лёгком пальто.
Ангел чёрными крыльями бьёт.
-Полети ж в своё небо, родной,
и поведай, коль жив ещё Бог-
как всегда, мол, зима и покой,
лишь какой-то дурак одинок. 1995г.

***
Ах, какие звёзды - это сказка-
и снежок.
"Мне нужна твоя земная ласка,
а не Бог.

Я угрюм, но хорошо нам вместе-
ты легка.
Спустимся в подвальчик:"Чай и двести
.

Отхлебну, не поперхнувшись взглядом.
Дрожь пройдёт.
Мне плевать, какая мерзость рядом
ест и пьёт.

"Плюнь и ты. Садись, как можно ближе.
Не вини.
Мне всегда хотелось быть таким же,
как они.

В шлюхе видеть шлюху. В пьянстве - радость.
Дай мне ру..."
Выйдем, постоим с тобою малость
на ветру.

Всё для них, и звёзды. "Знаешь, страшно
жить и петь.
Только ты, мой друг. Ведь ты не дашь мне
умереть?" 1995г.

Фет.

...читаю "Фантазию" Фета-
так голос знаком и размер,
как будто, как будто я где-то
встречал его.Вот, например,

"Балладу" другого поэта
мне боль помешала забыть.
И мне не обидно за Фета,
что Фету так весело жить,-

фонтан. Соловьиные трели.
Излишняя роскошь сердец.
Но, милые, вы проглядели
"Фантазии" Фета конец.

Ну что ж, что прекрасна погода,
что души витают, любя,-
Всегда ведь находится кто-то,
кто горечь берёт на себя.

Всё можно домыслить. Но всё же
во всём разобраться нельзя.
О, как интонации схожи
у счастья и горя, друзья. 1995, ноябрь.

***
Хочется позвонить
кому-нибудь, есть же где-то
кто-нибудь, может быть,
кто не осудит это
"просто поговорить".

Хочется поболтать
с кем-нибудь, но серьёзно,
что-нибудь рассказать
путано, тихо, слёзно.
Тютчев, нет сил молчать.

Только забыты все
старые телефоны-
и остаётся мне
мрачные слушать стоны
ветра в моём окне.

Жизни в моих глазах
странное отраженье.
Там нелюбовь и страх,
горечь и отвращенье.
И стихи впопыхах.

Впрочем, есть номерок,
не дозвонюсь, но всё же
только один звонок:
"Я умираю тоже,
здравствуй, товарищ Блок..." 1995, ноябрь.

Прощанье.

Попрощаться бы с кем-нибудь, что ли,
да уйти безразлично куда
с чувством собственной боли.
Вытирая ладонью со лба
капли влаги холодной.
Да с котомкой, да спалкой. Вот так,
как идут по России голодной
тени странных бродяг.
С грязной девкой гулять на вокзале,
спать на рваном пальто,
чтоб меня не узнали-
ни за что, никогда, ни за что.
Умереть от простуды
у дружка на шершавых руках,
Только б ангелы всюду...
Живность вся, что живёт в облаках,
била крыльями часто
и слеталась к затихшей груди.
Было б с кем попрощаться
да откуда уйти. 1995, ноябрь.

***
Ах, бабочка - два лепесточка
порхающих. Какую тьму
пророчишь мне, сестричка. Дочка,
что пишут сердцу моему
такие траурные крылья
на белом воздухе? Не так
ли я, почти что без усилья,
за пустяком пишу пустяк:
"Летай. Кружись. Ещё немножко.
Я, дорогая, не допел.
Спою и сам тебе ладошку
подставлю, белую, как мел", 1995, декабрь.

На смерть поэта.

Дивным светом иных светил
озаренный, гляжу во мрак.
Знаешь, как я тебя любил,
заучил твои строки как.

...У барыги зелёный том
на последние покупал-
бедный мальчик, в углу своём
сам себе наизусть читал.

Так прощай навсегда, старик,
говорю, навсегда прощай.
Белый ангел к тебе приник,
ибо он существует, рай.

Мне теперь не семнадцать лет,
и ослаб мой ребячий пыл.
Но шепчу я, увидев свет:
"Знаешь, как я тебя любил."

Но представить тебя, уволь,
в том краю облаков, стекла,
где безумная гаснет боль
и растут на спине крылА. 1996, январь.

Московский дым.

Тяжела французская голова:
помирать совсем или есть коней?
...Ты пришёл, увидел - горит Москва,
и твоя победа сгорает в ней.
Будешь ты ещё одинок и стар
и пожалуешься голубым волнам:
- Ведь дотла сгорела...Каков пожар!..
А зачем горела - не ясно нам.
Разве б мы посмели спалить Париж-
наши башни, парки, дворцы, дома?
Отвечай, волна,- почему молчишь?
Хоть не слаб умом - не достать ума...-

И до сей поры европейский люд,
что опять вдыхает московский дым,
напрягает лбы...
Да и как поймут,
почему горим, для чего горим? 1996г.

Памяти И.Б.

Привести свой дом...А.П.

Когда бы смерть совсем стирала
что жизнь напела, нашептала-
пускай не всё, а только треть-
я б не раздумывал нимало
и согласился умереть.

Милы кладбищенские грядки.
А-ну, сыграем с жизнью в прятки.
Оставим счастье на потом.
Но как оставить в беспорядке
свой дом?

Живёшь - не видят и не слышат.
умри - достанут, перепишут.
Разрушат и воссоздадут.
Дом перестроят вплоть до крыши
и жить туда с детьми придут.

Когда б не только тело гнило.
Спасёт ли чёрная могила?
Чья там душа витает днесь?
Витая, помнит всё, что было,
и видит, плача, то, что есть. 1996, март.

***
Я в детстве думал: вырасту большим-
и страх и боль развеются как дым.

И я увижу важные причины,
когда он станет тоньше паутины.

Я в детстве думал: вырастет со мной
и поумнеет мир мой дорогой.

И ангелы, рассевшись полукругом,
поговорят со мною и друг с другом.

Сто лет прошло. И я смотрю в окно.
Там нищий пьёт осеннее вино,

что отливает безобразным блеском.
...А говорить мне не о чем и не с кем. март 1996г.

***
Ах, что за люди, что у них внутри?
Нет, вдумайся, нет, только посмотри,
как крепко на земле они стоят,
как хорошо они ночами спят,
как ты на фоне этом слаб и сир.
...А мы с тобой, мой ангел, в этот мир
случайно заглянули по пути,
и видим - дальше некуда идти.
Ни хлеба нам не надо, ни вина,
на нас лежит великая вина
которую нам Бог простит, любя.
Когда б душа могла простить себя... 1996, март.

***
Не знаю, с кем, зачем я говорю-
так, глядя на весеннюю зарю,
не устаю себе под нос шептать:
"Как просто всё однажды потерять..."
Так, из окна мне жизнь моя видна-
и ты, мой друг, и ты, моя весна,
тем и страшны, что нету вас милей,
тем и милы, что жизнь ещё страшней. 1996, март.

***
В России расстаются навсегда.
В России друг от друга города
столь далеки,
что вздрагиваю я, шепнув "прощай".
Рукой своей касаюсь невзначай
её руки.

Длинною в жизнь любая из дорог.
Скажите, что такое русский Бог?
"Конечно, я
приеду". Не приеду никогда.
В России расстаются навсегда.
"Душа моя,

приеду". Через сотни лет вернусь.
Какая малость, милость,что за грусть-
мы насовсем
прощаемся."Дай капельку сотру".
Да, не приеду. Видимо, умру
скорее, чем.

В России расстаются навсегда.
Ещё один подкинь кусочек льда
в холодный стих...
И поезда уходят под откос...
И самолёты, долетев до звёзд,
сгорают в них. апрель 1996г.

***
Утро, и город мой спит.
Счастья и гордости полон,
нищий на свалке стоит-
глаз не отводит, глядит
на пустячок, что нашёл он.

Эдак посмотрит и так-
старый и жалкий до боли.
Милый какой-то пустяк.
Странный какой-то пустяк.
Баночка, скляночка, что ли.

Жаль ему баночки, жаль.
Что ж ей на свалке пылиться.
Это ведь тоже деталь
жизни - ах, скляночки жаль-
может, на что и сгодится.

Что если вот через миг
наши исчезнут могилы,
божий разгладится лик?
Значит, пристроил старик?
Где-то приладил, мой милый... 1996г.

***
...На чёрном небе белая звезда-
она была и будет навсегда,

до нас доходят тонкие лучи...
Но лучше электричество включи

и отойди от чёрного окна-
здесь ты один, а там она одна,

и не о чем вам с нею говорить,
а немоту ни с кем не разделить. март 1996г.

***
Я умру в старом парке
на холодном ветру.
Милый друг, я умру
у разрушенной арки.

Чтобы ангелу было
через что прилететь.
Листьев рваную медь
оборвать белокрыло.

Говорю, улыбаясь:
"На холодном ветру..."
Чтоб услышать к утру,
как стучат, удаляясь

по осенней дорожке,
где лежат облачка,
два родных каблучка,
золотые сапожки. май 1996г.

***
...Я часто дохожу до храма,
но в помещенье не вхожу-
на позолоченного хлама
горы с слезами не гляжу.
В руке, как свечка, сигарета.
Стою минуту у ворот.
Со мною только небо это
и полупьяный нищий сброд.
...Ах, одиночество порою,
друзья, подталкивает нас
к ценизму жуткому, не скрою,
но различайте боль и фарс...
А ты, протягивая руку,
меня, дающего, прости
за жизнь, за ангелов, за скуку,
благослови и отпусти.
Я не набит деньгами туго...
Но, уронив платочек в грязь,
ещё подаст моя подруга,
с моей могилы возвратясь. 1996г.

***
...Мальчиком с уроков убегу,
потому что больше не могу
слушать звонкий бред учителей.
И слоняюсь вдоль пустых аллей,
на сырой скамеечке сижу-
и на небо синее гляжу.
И плывут по небу корабли,
потому что это край земли.
...И секундной стрелочкой звезда
направляет лучик свой туда,
где на кромке сердца моего
кроме боли нету ничего. март 1996г.

***
Каждый год наступает зима.
Двадцать раз я её белизною
был окутан. А этой зимою
я схожу потихоньку с ума,
милый друг. Никого, ничего.
Стих, родившись,уже умирает,
стиснув зубы. Но кто-то рыдает,
слышишь, жалобно так, за него.

...А когда загорится звезда-
отключив электричество в доме,
согреваю дыханьем ладони
и шепчу: "Не беда, не беда".
И гляжу, умирая, в окно
на поля безупречного снега.
Хоть бы чьи-то следы - человека
или зверя, не всё ли одно. 1996г.

***
Когда наступит тишина,
у тишины в плену
налей себе стакан вина
и слушай тишину.
Гляди рассеянно в окно-
там улицы пусты.
Ты умер бы давным-давно,
когда б не верил ты,
что стоит пристальней взглянуть,
и все увидят ту,
что освещает верный путь,
неяркую звезду.
Что надо только слух напрячь,
и мир услышит вдруг
и скрипки жалобу, и плач
виолончели, друг. 1996г.

***
Над домами, домами, домами
голубые висят облака-
вот они и останутся с нами
на века, на века, на века.

Только пар, только белое в синем
над громадами каменных плит...
никогда, никогда мы не сгинем,
мы прочней и нежней, чем гранит.

Пусть разрушатся наши скорлупы,
геометрия жизни земной-
оглянись, поцелуй меня в губы,
дай мне руку, останься со мной.

А когда мы друг друга покинем,
ты на крыльях своих унеси
только пар, только белое в синем,
голубое и белое в си... 1996г.

***
Нас с тобой разбудит звон трамвая,
ты протрёшь глаза:
небеса, от края и до края
только небеса...
Будем мы обижены как дети:
снова привыкать
к пустякам, что держат нас на свете.
Жить и умирать
возвратят на землю наши души,
хоть второго дня
я, молясь, просил его: послушай,
не буди меня. 1996г.

***
Как всякий мыслящий поэт,
имею слов запас огромный-
цены сему запасу нет,
а я не гордый, даже скромный.
Однако жадный и скупой:
сейчас, сейчас сундук достану,
пыль рукавом сотру и стану
глазеть на капиталец мой.
А ты свой нос сюда не суй,
не клянчи: Боря, дай хоть слово.
Не дам! А впрочем, что такого,
возьми, пожалуй, это... 1997г.

***
Жалея мальчика, который в парке
апрельском промочил не только ноги,
но и глаза, - ученичок Петрарки,-
наивные и голые амуры,
опомнившись, лопочут, синеоки:
- Чего ты куксишься? Наплюй на это.
Как можно убиваться из-за дуры?
А он своё: "Лаура, Лаурета..." 1997г.