Некто К. Рамано. Ходит у нас несколько лет тоненькая самиздатовская книжечка. Сборник "Письма от второго лица". Седьмая и последняя новелла оттуда.

                                         Воскресенье.
                                          /алгоритм/

                                     
   Проснись.
   Выбившееся из подушки перо раздражающе щекочет губы. Поток воздуха взъерошил волосы на затылке: она открыла балкон. Открытие балкона символизирует цикличность бытия. Или я просто ищу оправдание ежедневным сквознякам.

   Просыпаться не хочется.

   Она давно уже не спит. Птичка-жаворонок. Проснувшись, она легко вскакивает с кровати, бежит в ванную – на кухню – в магазин – на кухню… Тихонько возвращается в спальню, возится в поисках тапочка, упрямо называя его «тапкой» «Где моя тапка? Где моя тапка!» - негромко хныча себе под нос, отыскивает сей неуловимый предмет, скрывавшийся где-нибудь на видном месте, исчезает.

    Интермедия с тапком тоже символизирует цикличность бытия. Эта женщина каждое утро надеется, что я проснусь. И каждое утро я не оправдываю ее надежд. Безо всякой на то причины. Когда-нибудь я все же проснусь. Перевернусь на спину, сиплым спросонья голосом сообщу ей местонахождение этой наинеобходимейшей детали семейного очага /или быта?/, даже улыбнусь… наверное… и - пожелаю ей доброго утра.

   Но сегодня я не хочу. Не сегодня.

   Я не люблю утра. То есть нет, утро, как таковое, явление, безусловно, нужное, красивое, жиз-не-ут-вер-ждающее! Граждане, просыпающиеся в половине седьмого в выходные и праздники, вероятно, имеют на то веские причины. А у меня этих причин нет. По крайней мере, пока. Но я верю, я твердо верю, что когда-нибудь они у меня появятся, и тогда!..

   А пока я сплю и не замечаю ее. Не намеренно игнорирую, нет, просто у меня  нет причин замечать… Но когда-нибудь они появятся, точно появятся, я обещаю тебе, любимая!

   Моя жена. Барышня непреклонного возраста. Филолог/ эта «тапка» дорогого стоит/. Существо, окружающее меня… просто: окружающее меня. Я, к сожалению, определенно не подхожу на роль существа, окружающего ее, и иногда /например, утром в воскресенье/ это становится совершенно очевидным. Нет, размышления о сложности семейного бытия – не самое подходящее занятие утром, когда не хочется ничего, не хочется никого и главное – не хочется

   просыпаться.
   -- Просыпаться!

   Я совершаю ежеутренний подвиг. Заворочавшись в постели, откидываю левой рукой одеяло и, не открывая глаз, - улыбаюсь.
   «Утро! Новое светлое утро! Начинай день с улыбки! Улыбайся!»
   Это она.
    Конечно, не подвиг, но что-то героическое в этом, определенно, есть. Она действительно улыбается по утрам. Я это выяснил в период бессонницы, в те дни, когда ложился в постель за несколько минут до ее пробуждения. Лежал на боку, и из-под прикрытых век наблюдал, как губы, глаза ее, а может и волосы, и кончики пальцев начинают улыбаться бессознательной и несколько даже неестественной, какой-то отдельной, особой утренней улыбкой.
   А вслед за этим она широко распахнет глаза, будто и не спала вовсе, легко вскочит с кровати и ринется по известному, выверенному до мелочей маршруту.
   И я улыбаюсь.
   И я открываю глаза.
   И я вижу ее.
   День седьмой.
   Она улыбается.
   Милое круглое лицо, кудряшки тонких светлых волос надо лбом, ямочки на щеках.
   Это она.
   Плохо выбритая юношеская мягкая щетина над верхней губой и пучками на щеках, вьющиеся бережно лелеемые волосы немужественной длины, линялые пляжные шорты до колена.
   Это не я.
   Это ее брат, зашел покурить. Он любит курить в нашей комнате по утрам. И по вечерам тоже.           
   Лысое темя, курчавые седоватые волосы на висках, знававшее лучшие времена трико  с непременными пузырями на коленях, впалая грудь с чахлыми кустиками волос.
    Это тоже не я.
    Это ее отец. Он не курит. В данный момент он делает зарядку на балконе, открытом в оздоровительных целях, что-то напевая себе под нос.
    А я проснулся.
    Кувырком с кровати на пол, трусцой в ванную, вычистить зубы, четыре минуты под душем, обратно в комнату, впрыгиваю в старые джинсы и бегом на кухню, чистый и свежий сижу за столом, к принятию пищи готов!

    Мечты, мечты…

    Выплевываю назойливое перо – оно оказалось рыжим. Старательно разлепляю глаза, всего через пару минут принимаю вертикальное положение, киваю брату, закуриваю, гляжу в окно.
    По комнате ползает странная мелодия, густой мужской голос выговаривает сложносоставные американские слова.
    -- Это Роджер Уотерс, - говорит брат. – Он поет о свиньях. Правда, красиво.
    Я бессмысленно улыбаюсь, Я гляжу в окно. За окном погода. Ночью прошел дождь, но солнце не отражалось в мокром асфальте за отсутствием такового. Асфальта.  И солнца.

    Наш брат живописно выдыхает дым. Глядя все так же в окно, я отмечаю его позу, поворот головы, вытянутые скрещенные ноги, спокойный взгляд /это уже додумываю/. Светлые волосы тщательно небрежны. Он вообще живописен, наш брат.

    Наш папа жизнерадостно сообщает, что Тегеран опять бомбили.

    Иду умываться.
    В ванной голубой кафель с рыбками.
    А еще

    стакан с тюбиком зубной пасты и четырьмя щетками,
    бритвенный прибор/папин/
    электробритва/моя/
    станок/ее/
    опаска/брата/
    в ряд по ранжиру;
    четыре банных полотенца,
    одно маленькое
    бельевая леска /?/ с десятком прищепок,
     и
    расческа
    мыло с приклеенным к нему розовым обмылком
    тапочки/!/
    и все.
    и рыбки.

    --Завтрак!
    --Иду, милая!

    Сегодня в четыре придет Нашамама. Нашамама навещает нас в четыре часа дня каждое второе воскресенье месяца. Нашамама состоит из темных очков, тонких оранжевых губ, зонтика в любую погоду, туфель « а-ля старуха Шапокляк» и в обществе защиты  животных.

    Мы не очень любим Нашумаму.
    У нее молодой муж.

  --Завтрак! /из кухни укоризненно/
  --Иду, милая! /покаянно/

    Выхожу из ванной, надеваю плащ /он серый и короткий, до колена/, ботинки и, щеголяя волосатыми лодыжками, покидаю милый моему сердцу дом и тут же утопаю в грязи.

    О, мартовская приподъездная грязь!

    У меня в кармане пачка плохих сигарет и спички.
    Я иду в сторону трамвайной остановки. Прохожие смотрят на меня вопросительно и тревожно. Я волочу хвост плаща по грязи.
    О, нелепые взгляды прохожих!
    О, неверующий кондуктор!
    Проездной у меня, проездной!
    Из окна трамвая вижу Нашумаму с зонтом, нашего папу без зонта, ее с братом. Они бегут трусцой по дощатому тротуару. Они взволнованы.
    Я улыбаюсь и приветливо машу им рукой.
    Они радостно машут мне в ответ.
    Я повисаю на поручне и раскачиваюсь в ритме вальса «Дунайские волны», доносящегося из репродуктора на улице. Трамвай звенит стеклами, небо проясняется, мартовский кот выкусывает блох.

  Утро выдалось замечательное.