Два сентября и один февраль.
(1963)

1

Я семь светильников зажег.
Я семь настольных ламп зажег.
Я семь стеклянных белых ламп
зажег и в стол убрал.
Я календарь с него убрал,
когда газетой накрывал,
потом чернильницу умыл,
наполнил целую чернил
и окунул перо.

2

Я окунул неглубоко
но вынул -
вспомнил, что забыл
бумагу в ящике стола.
Достал бумажный лист.
Лист - отглянцованный металл,
металл - пергамент.
    Я достал
по контуру и белизне
такой же точно лист.

3

Листы форматны -
    двойники,
вмурованы в них тайники,
как приспособленные лгать,
так искренность слагать.
Я окунул перо.
    Пора
слагать!
Но вспомнил, что февраль,
за стеклами окна февраль.
Вечерний снегопад.

4

Мое окно у фонаря.
Снежинки, будто волоски
опутали воротники
двух девичьих фигур.
Фигуры женщин февраля
и белозубы, и близки.
Поблескивает скользкий ворс
их грубошерстных шкур.

5

Курили девочки...
    Они
вечерние, как две свечи.
Их лица - лица-огоньки
у елочных свечей.
Ты, вечер снега!
    Волшебство!
Ты, ожидание его,
активного, как прототип
мифической любви.

6

Но ожидаемый - двойник
тех мифов.
Беспардонно дни
откроют хилое лицо
великих двойников.
Фонарь, ты белка.
    Ты, обман,
вращай электро-колесо!
Приятельницы - двойники,
окуривайте снег!

7

Я занавеску опустил.
Отполированный листок
настольной лампой осветил.
Я глубже сел за стол.
Я глубже окунул перо,
подался корпусом вперед...
но вспомнил... осень:
    о себе
особый эпизод.

8

Стояла осень.
    О, сентябрь!
Медовый месяц мой, сентябрь!
Тропинка ленточкой свинца
опутывала парк.
Парк увядал...
Среди ветвей
подобны тысяче гитар,
витали листья.
    Грохотал
сентябрь:
- Проклятый век!

9

- Проклятый... -
    Слово велико!
Велеречиво не по мне.
Благословенных - нет веков.
Проклятых - тоже нет.
Век -
трогателен он, как плач
влюбленных старцев и старух.
В нем обездолен лишь богач.
Безбеден лишь поэт.

10

Как слезы, абсолютен век!
Прекрасен век!
    Не понимай,
что абсолютно черный цвет -
иллюзия, искус.
Наглядно - есть он, черый цвет,
есть абсолютный человек,
есть абсолютный негодяй,
есть абсолютный трус!

11

Стоял сентябрь. Сиял сентябрь!
Медовый месяц мой, сентябрь!
Тропа зигзагами свинца
избороздила парк.
Тогда на парк упал туман.
Упал туман,
и терема
деревьев,
и огни аллей
невидимы под ним.

12

Тогда туман затвердевал,
как алебастровый раствор,
к лицу приблизишь кисти рук
и пальцы не видны.
Мы, существа земных сортов,
мы, люди улиц и садов,
как статуи, погружены
в эпический туман.

13

Что было делать? Я стоял
у деревянного ствола.
Я думал в кольцах табака
опять о двойниках.
У каждого есть свой двойник,
у капли, жабы, у луны.
Ты, мне вменяемый двойник,
поближе поблуждай!

14

Где ты блуждаешь, мой двойник,
воображенный Бибигон,
вооруженный ноготком,
мой бедный эпигон?
Тебя я наименовал,
ты сброшюрован, издан, жив,
тебе проставлен номинал
истерики и лжи.

15

Те медленней меня, модней,
ты - контур, но не кость моя,
акт биографии моей,
мой седьмое “Я”.
Ты есть - актер,
    я есть - статист.
Ты - роковой орган.
    Я свист.
Ты - маршал стада, стар и сыт,
я - в центре стада -
    стыд.

16

О, если бы горяч ты 
    был,
как беды голытьбы,
как старый сталевар с лицом
отважно-голубым.
О, если б холоден ты 
    был,
как пот холодный,
    ловкий плач,
но ты не холоден
    и ни
на градус не горяч...

17

Я семь светильников гашу,
за абажуром абажур.
Я выключил семь сот свечей.
Погасло семь светил.
Сегодня в комнате моей
я произвел учет огней.
Я лампочки пересчитал.
Их оказалось семь.

18

Прекрасен сад, когда плоды
созрели сами по себе,
и неба нежные пруды
прекрасны в сентябре.
Мой сад дождями убелен.
Опал мой самый спелый сад,
мой самый первый Аполлон,
мой самый умный Моэм, сад.

19

Летайте, листья!
    До земли
дотрагивайся, лист! Замри!
До замерзанья - до зимы -
еще сто доз зари.
Отогревал сад-огород,
мой многолапый сад-кентавр,
а листья, листья-хоровод
из бронзовых литавр.

20

Лимит листвы в саду моем?
В студеных дождевых щитах
плывут личинки,
    их - мильон!..
Я прежде не считал.
Любой личинке бил челом...
Но вечно лишь одно число.
Число бессмертно, как вино -
вещественно оно.

21

Мы сводим счеты, вводим счет.
Лишь цифры соблюдает век.
Одной природе чужд подсчет.
Вот так-то, человек!
Летайте, листья,
    вы, тела
небес,
парите и
    за нас...
Ни ритуалов, ни тирад
в саду.
Лишь тишина.

22

Сад - исхудалый хлорофилл...
Зачем сочится седина?
Зачем ты животом не жил,
ты фрукты сочинял?
Плоды полудней дураки
припишут дуракам другим,
твою Песнь Песней - дураку,
тихоне - твой разгул!

23

Фавор тебе готовит век,
посмертной славы фейерверк.
Ты счастлив нынешним:
    дождем,
дыханьем, сентябрем.
Ни славы нет тебе.
    Ни срам
не страшен для твоих корней.
Безмерен сад.
Бессмертен сад.
Бессмертен - сам!

24
    
Конец

Человек и птица

1. Ворона

Наехал на ворону грузовик.
Никто не видел номера машины,
но видели -
    изрядного размера.
Ну, что ворона!
Темное пятно
на светлой биографии кварталов.
На мамонтовых выкладках гудрона
и голубей-то мало замечают,
по будням с предприятий возвращаясь.
А тут ворона!
Пугало - всего лишь!
Картавый юмор, анекдот - не больше.

Сперва она кричала.
И не так
она кричала,
    как деревья, -
        криком
отчаянным, беззвучным, беззащитным
под электропилой, -
она кричала,
перекрывая дребедень трамваев
и карканье моторов!
А потом
она притихла
и легла у люка
железного
и мудрыми глазами
и мудрыми вороньими глазами
внимательно смотрела на прохожих.
Она -
присматривалась к пешеходам.
А пешеходы 
       очень 
    торопились
домой,
окончив труд на предприятьях.

2. Мальчик

Он чуть не год копил на ласты деньги,
копейками выкраивая деньги,
их денег на кино и на обед.

Он был ничем особым не приметен.
Быть может - пионер,
но не отличник,
и е любил футбол,
    зато любил
и очень сильно
маму, море, камни
и звезды.
И еще любил железо.
В шестиметровой комнате устроен
был склад - из гаек, жести и гранита.
Он созидал такие корабли -
невиданных размеров и конструкций.
Одни -
подобные стручкам акаций,
другие -
вроде окуня,
а третьи -
ни одному предмету не подобны.

Жил мальчик в Гавани.
И корабли пускал
в залив.
Они тонули.
А другие -
космические -
    с крыши - космодрома -
в дождливый, серый, ленинградский космос
он запускал.
Взвивались корабли!
Срывались корабли.
Взрывались даже.
И вызывали волны возмущенья
у пешеходов, дворников и прочих.

Он чуть не год копил на ласты деньги.
Но плавать не умел.
- Что ж, будут ласты, -
так думал он, -
и научусь.
Ведь рыба
и рыбы тоже не умели плавать,
пока не отрастили плавники. -

Сегодня утром говорила мама,
что денег 
не хватает на путевку,
а у нее - лимфоденит с блокады,
а в долг -
нехорошо и неудобно.

Так мама говорила, чуть не плача.
Он вынул деньги и сказал:
- Возьми.
- Откуда у тебя такие деньги?
- Я их копил на ласты. Но возьми,
я все равно ведь плавать не умею,
а не умею - 
    так зачем и ласты?

3. Ворона и мальчик

- Давайте познакомимся?
- Давайте.
- Вас как зовут?
- Меня зовут ворона.
- Рад познакомиться.
- А вас?
- Меня?..
Вы не поймете...
А зовите Мальчик.
- Очень приятно.
- А давайте будем
на ты...
- Давайте.
- Слушай-ка, ворона,
а почему тебя зовут - ворона?
Ты не воровка?
- Нет, я не воровка.

Так мальчик вел беседу,
    отвечая
на все свои вопросы 
    и вороньи.

- А почему ты прилетела в город?
- Здесь интересно:
дети, мотоциклы.
Ведь лес - не город.
    Нет у нас в лесу
и ни того, и ни другого.
    Слушай,
ты лес-то видел?
- Видел, но в кино.
Ведь лес -
это когда кругом деревья.
И мох.
Еще лисицы.
И брусника.
Еще грибы...
Послушай-ка, 
а если
тебя кормить, кормить, кормить,
    ты будешь
такой, как межпланетная ракета?
- Конечно, буду.
- Так.
А на Луну
случайно,
не летала ты, ворона?
- Летала, как же.
- У, какая врунья!
Вот почему тебя зовут - ворона.
Ты - врунья.
Только ты не обижайся.
Давай-ка будем вместе жить, ворона.
Ты ежедневно будешь есть пельмени.
Я знаю - врешь,
но все равно ты будешь
такой, 
как межпланетная ракета.

Так мальчик вел беседу,
    отвечая
на все свои вопросы
    и вороньи.
На Марсовом цвела сирень.
И кисти,
похожие на кисти винограда,
казались не цветами -
    виноградом.
Да и луна, висящая над Полем,
казалась тоже кистью винограда.
И город, 
белый город
    белой ночью
благоухал, как белый виноградник!

* * *

Я в который раз, в который
ухожу с котомкой.

Как ты?
Где ты?
В чьей карете 
скоростной катаешься?
И какие сигареты
с кем ты коротаешь?

Вот придумал я зачем-то
самозаточенье.

В сфере северных завес
снежных 
и сказаний,
я на каторге словес
тихий каторжанин.

Буквы тихие пишу,
в строчки погружаю, -
попишу,
подышу,
и продолжаю.

И снежинка -
белой чайкой
над окном огромным!
Чайкой ли?
Или случайной 
белою вороной?

(лучшее)

***

Я тебя отворую у всех семей, у всех невест.
Аполлону - коровы, мяса', а я Гермес.

Аполлону - тирсы и стрелы, а я - сатир,
он - светящийся в солнце, а я - светлячком светил.

Я тебя (о, двое нас, что до них - остальных!).
Я тебя отвою во всех восстаньях своих.

Я тобой отворю все уста моей молвы.
Я тебя отреву на всех площадях Москвы.

Он творил руками тебя, а я - рукокрыл.
Он трудился мильоны раз, а я в семь дней сотворил.

Он - стражник жизни с серебряным топором.
Он - жизнь сама, а я - бессмертье твое.

Я тебя от рая (убежища нет!) уберегу.
Я тебя отправлю в века и убегу.

Я тебе ответил. В свидетели - весь свет.
Я тебе отверил. И нашего неба - нет.

Нет ни лун, ни злата, ни тиканья и ни мук.
Мне - молчать, как лунь, или мычать, как мул.

Эти буквицы боли - твои семена,
их расставлю и растравлю и - хватит с меня!