Дмитрий Михайлович Цензор (1877-1947). Родился в бедной еврейской семье в черте оседлости, в 1908 одновременно закончил филологический факультет Петербургского университета и Академию художеств.
Пришел в литературу в начале 1890-х и стал активно печатать в различных изданиях стихи, где в равной мере видно влияние С. Надсона и символистов.
В советское время Д. Цензор оказался на обочине литературного процесса (печатался в многотиражках), но в 1940 ему удалось издать книгу избранных стихотворений.
Среди тех, кто в августе 1921 нес гроб А. Блока на Смоленское кладбище, был Дмитрий Цензор.
ИЗ ЦИКЛА "СТАРОЕ ГЕТТО"
* * *
Нависли сумерки. Таинственны и строги
Пустые улицы. Им снится даль времен.
И только иногда, смущая мутный сон,
Спешит по ним евреи - дитя земной тревоги.
Брожу у ветхих стен угрюмой синагоги-
И слышу пение унылое, как стон...
Здесь тени скорбные глядят со всех сторон, -
О, как бледны они, измучены, убогий
Здесь реют призраки кровавых темных лет
И молят жалобно и гонятся вослед
Испуганной мечте... Сгустилась тьма ночная.
И гетто старое мне шепчет, засыпая:
"Возьми моих детей... Им нужен вольный свет...
Им душно, душно здесь... Темна их доля злая..."
В безмолвии старинного квартала
Проходит жизнь, туманная, как бред.
Сменился день. Глухая ночь настала
И зажелтел из окон тусклый свет.
И в поздний час у мрачного портала
Я жду ее-хранящую обет...
Она глядит печально и устало,
И призрачно звучит ее привет.
и бродим мы, тоскуя и любя,
Безмолвные, безропотно скорбя,
Мы ничего не ждем и безнадежны
Часы любви. Над нами ночь и тьма.
Вокруг молчат потухшие дома.
И грезы их, как старость, безмятежны.
9
В садах мечты я выстроил чертог...
Ведут к нему воздушные ступени,
Хрустальный свод прозрачен и высок,
Везде цветы, цветы и блеск весенний.
В чертог любви и чистых наслаждений
Я ухожу от скорби и тревог
И вижу сны... Я в них всесильный гений,
Восторженный и радостный, как бог.
Когда же день бросает алчный зов,-
Мои мечты-испуганные птицы
Умчатся вдаль... и снова, бледнолицый,
Блуждаю я меж стонущих рабов.
И жизнь моя тоскливее темницы,
Не знающей ни солнца, ни цветов.
На корабле
1
Струится зной по дремлющим волнам,
И медленно проходит без возврата
Глубокий день. Горит пожар заката,
И алый свет скользит по облакам.
Равнина вод молчанием объята.
И облака спешат, как в дальний храм,
К пурпурной мгле, в пустыню небоската,
И, замерев, стоят недвижно там.
Корабль устал. Качаясь, тихо дремлет.
Мертвеет зыбь, и виснут паруса.
И я один в слепые небеса
Гляжу с тоской... Мой дух затишью внем
И жаждет бурь. Закатный меркнет свет.
Уж ночь близка. Уж поздно. Бури нет...
II
Медлительно сходились туч ряды,
Бросая в тьму гудящие зарницы,
И прыгали, как яростные львицы,
Соленых волн вспененные гряды.
Корабль стонал в предчувствии беды...
Но ликовал я, смелый, бледнолицый.
Я пел. И крик морской полночной птицы
Мне отвечал из неба и воды.
А на заре настала тишина.
Лениво нас баюкала волна.
Но день пылал. И, бурей утомленный,
Благословлял я солнечный восход
И синеву золотопенных вод,
И край мечты, безвестный, отдаленный.
У моря
Полночь. У моря стою на скале.
Ветер прохладный и влажно-соленый
Трепетно обнял меня, как влюбленный,
Пряди волос разметал на челе.
Шумно разбилась на камни волна-
Брызнула пеной в лицо мне обильно...
О, как вздымается грудь моя сильно,
В этом раздолье предбурного сна!
Я одинок и свободен. Стою
Полный желаний и думы широкой.
Море рокочет мне песню свою...
В гавани темной, затихшей, далекой
Красное пламя на мачте высокой
В черную полночь вонзает струю.
Рим и варвары
Восстали варвары на исступленный Рим.
Безумный цезарь пьян средь ужаса и стона,
Рабы-сенаторы трепещут перед ним,
И кровь народная дошла к ступеням трона.
Продажный дух льстецов бессильно-недвижим
Позор и ложь царят под сводом Пантеона.
О, родина богов!-твое величье-дым...
И бойся грозного дыхания циклона.
Спеши ! Из пьяных урн кровавый сок допей!
Уж Варвары идут от солнечной равнины
С душою мощною, как веянье степей.
Свободный, новый храм воздвигнут исполины
И сокрушат они гниющие руины
Разврата, казней и цепей.
Всадник зла
К картине Ф. Штука
Кровавый ураган затих над мертвой нивой.
Холодная, как сталь, над ней синеет мгла.
И ворон чертит круг зловеще-прихотливый,
И страшен взмах его тяжелого крыла.
Безмолвие и смерть. Толпою молчаливой,
Сплетенные борьбой, разбросаны тела...
Но вот встает из мглы великий Всадник Зла
На призрачном коне, в осанке горделивой.
Свинцовый, тяжкий взор вперяет в землю он.
Ступает черный конь по трупам искаженным,
И слышен в тишине последней муки стон...
И всадник смотрит вдаль: потоком озлобленных
Ползут его рабы, гудит железный звон...
Хохочет великан над миром исступленным.
Бессмертие
Кто из нас станет богом?
Альфред Мюссе
О, если ты пророк,-твой час настал. Пора!
Зажги во тьме сердец пылающее слово.
Ты должен умереть на пламени костра
Среди безумия и ужаса земного...
Не бойся умереть. Бессмертен луч добра.
Ты в сумраке веков стократно вспыхнешь снова.
Для песни нет преград,-она, как меч, остра;
И нет оков словам, карающим сурово...
И тусклые года томлений и тревог,
Как факел, озарит, страдалец и пророк,
Негаснущий костер твоей красивой смерти.
Из пламени его голодных языков
Не смолкнет никогда мятежно яркий зов:
"Да будет истина1 Да будет правда!-Верьте!"
Женщины
Печальные, с бездонными глазами,
Горевшие непонятой мечтой,
Беспечные, как ветер над полями,
Пленявшие капризной красотой...
О, сколько их прошло передо мной!
О, сколько их искало между нами
Поэзии и страсти неземной!
И каждая томилась и ждала
Красивых мук, невысказанной неги.
И каждая безгрешно отдала
Своей весны зеленые побеги...
О, ландыши, грустящие о снеге,-
О, женщины! У вас душа светла
И горестна, как музыка элегии...
ИЗ ЦИКЛА "СТАРЫЙ ГОРОД"
2
Есть грустная поэзия молчанья
Покинутых старинных городов.
В них смутныи бред забытого преданья,
Безмолвие кварталов и дворцов.
Сон площадей. Седые изваянья
В тени аркад. Забвение садов.
А дни идут без шума и названья,
И по ночам протяжен бой часов.
И по ночам, когда луна дозором
Над городом колдует и плывет,-
В нем призрачно минувшее живет.
И женщины с наивно-грустным взором
Чего-то ждут в балконах, при луне...
А ночь молчит и грезит в тишине.
ИЗ НИКЛА "ОСЕНЬ"
4
Шелест осени
Я вижу из окна: гирлянды облаков
Из слитков золотых плывут по синеве.
Идет их поздний блеск желтеющей листве,
Печально-праздничной гармонии цветов.
Приходят сумерки. Ложатся по траве
И веют холодом покинутых углов.
Деревьям жаль тепла. Небрежен их покров,
Поблекший, шелковый, в причудливой канве.
И прошлого не жаль. И помнит старый сад
Больную девушку в тени густых ветвей.
Был нежен и глубок ее печальный взгляд.
Пустынно и мертво тоскует глушь аллеи.
И в золоте вершин дрожит последний свет,
Как память о былом, чему возврата нет.
Девственницы
Расцветших девственниц безгрешные постели,-
Их свежесть, белизна, их утренний наряд,-
Они весенние, святые колыбели,
Где грезы о любви томятся и грустят.
Упругие черты стыдливо опьянели
И молят о грехе томительных услад.
К ним никнут юноши в невысказанной цели,
Но гонит их душа смущенная назад.
И сон девический неопытен и тих.
И бродят ангелы, задумавшись о них,
На ложе чистое роняя снежность лилий.
Невинные сердца тоску и жажду слили.
Когда же бледный день, целуя, будит их,-
С улыбкой девушки припомнят,-что любили.
В толпе
Люблю искать случайность приближений,
Среди людей затерянным бродить.
Мы чужды все, но призрачная нить
Связала нас для жизни и мгновений.
И я иду намеки дня следить,
Вникая в гул разрозненных движений.
Одни таят безумье преступлений,
Другим дано великое творить.
И нет границ меж красотой и злом.
Печаль везде томится беспредельно,
В улыбке глаз, в признании родном..
И сладко мне отдаться ей бесцельно.
Я всех люблю и каждого отдельно,
Живу душой в ничтожном и святом.
Древняя плита
На храмине, в раскопках древних Фин
Был найден стих безвестного поэта-
Начертанный для вечного завета
На каменной плите иероглиф:
"Благословляйте илистый разлив,
"Плоды земли, рожденье тьмы и света,
И сладкий труд на лоне зрелых нив,
И благость Ра, и справедливость Сета",
Давно лежит затертая плита
В хранилище старинного музея,
Глася о том, как жизнь была проста.
И человек с глазами чародея
Над ней поник, от мудрости седея.
И горький смех кривит его уста.
Истукан
У древних берегов пустынно тихих рек,
На голом выступе потухшего вулкана
Есть изваяние кумира-великана,-
Творенье грубое, как первобытный век.
Здесь некогда стоял без лука и колчана
С кремневым топором пещерный человек
И в диком творчестве огромный камень сек.
И высек из скалы урода-истукана.
И долго в ужасе лежал простертый ниц,
Молясь на мертвый лик, закатом обагренный.
И век за веком гас, как гаснет свет зарниц.
Вулкан ручьями лав спалил живые склоны.
И только истукан для мировых страниц
Остался навсегда-немой и непреклонный.
Пустыня
В пустыне солнечной, песком заметены,
Стоят, покорные тысячелетним думам,-
Старинный обелиск, изъеденный самумом,
И камни желтые разрушенной стены.
Недвижен тяжкий зной. А ночью с долгим шумом
Встает песчаный вихрь. Белеет лик луны.
Пустыня зыблется, вздымает валуны.
И спят развалины видением угрюмым.
Блуждает возле них голодный ягуар
И царственно взойдя на светлые ступени,
Ложится и следит отчетливые тени.
Молчит пустынный мир. И смотрит лунный шар
На пыль его надежд, на смерть его творений.
И думает о том,- как бледен он и стар.
отчизна
Есть призрачность неведомых миров,
В людской душе неясно отраженных,
Есть марево исчезнувших веков
И вихри дней расцветших и сожженных.
И музыка невыразимых снов,
И боль, и скорбь, раздробленная в стонах,
Лишь вечного приподнятый покров,
Лучи небес в мгновенность превращенных...
И если мы скитаемся и ждем
С раскрытыми от ужаса глазами
И орошаем кровью и слезами
Пустыню тьмы, как благостным дождем,-
Мы ищем путь к отчизне, ставшей сном,
К родным дверям, давно забытым нами.
В зените
Звенит мой крик тоскливо-запоздалый.
Уже давно осыпались цветы.
Безмолвно ждет в зените полдень алый,
Как бы страшась преддверья пустоты.
Зову любовь... Святая, где же ты?
Как пилигрим, израненный о скалы,
Я дни влачу, поникший и усталый.
О, где же ты, источник чистоты?
Меня сожгла печаль неверных встреч...
Душа огни хотела уберечь,
Цвела тоской по женщине далекой.
И каждая мне тело отдала...
Но душу вдаль загадочно несла,
Томясь, как я, мечтою одинокой.
ИЗ ЦИКЛА "БЕЛЫЙ ДУХ"
2
Разгульный крик борьбы и разрушенья,
Зловещий лязг заржавленных оков,
Протяжный стон на пламени костров,
И подвиги любви и вдохновенья,-
В моей душе смятенье всех веков
Заключено в таинственные звенья.
Добро и зло минувших дел и слов
Живут во мне для грез и песнопенья.
Но я стою в печали смутных дней
На рубеже туманного предела.
Я угадал намеки всех теней.
Гляжу вперед пытливо и несмело...
Я вижу свет неведомых огней,-
Но им в душе молитва не созрела.
Парижу
Живя стремительно, касаясь хмельных чаш
Губами жадными, веселый горожанин,
Гамен и гражданин, ученый и апат,-
Ты обольстительно и ярко многогранен.
Похожа жизнь твоя на красочный мираж.
Твой взгляд изнеженный любовью затуманен.
Но кликнет Родина, и-пылкий парижанин-
Ты жизнь любимую беспечно ей отдашь.
Для дерзостной мечты, не знающей преграды,
Ты рушишь прошлое и строишь баррикады.
Велит отечество и-доблестная рать
В походы грозные выходит спозаранок,
Любовниц превратив в отважных маркитанок.
Народ, умевший жить, умеет умирать.
